Опубликован новый номер

«Еще один» #1 (2024) посвящен возможности и ее иному, ее структурному двойнику: не-возможности. Обе эти онтологические модальности претендуют на связь с будущим, и мы будем разбираться с уникальными конфигурациями этих связей.

В настоящем номере представлены два раздела: «Кибернетический фронт на киноварном утесе» и «Оптимизм с траурной повязкой». Первое название предложено GPT (кроме статей, среди вводных было «на манер Ленина»), второе же принадлежит Эрнсту Блоху, а точнее взято из его поздних тюбингенских лекций; граница между разделами, впрочем, довольно условна. Открывает номер фрагмент из книги Резы Негарестани Intelligence and Spirit. Путь неорационализма прокладывает для читателя безличный разум, который выходит за пределы ограничений своей конкретной реализации путем полагания себя как артефакта собственного понятия. Негарестани предлагает взглянуть на самих себя как на реализованный искусственный интеллект, чтобы увидеть работу нечеловеческого в себе.

Затем Екатерина Алексеева рассматривает ИИ как условие возможности утопии – политической и эпистемической, возводя отрицание конкретности в новую степень: в отрицание субъектности, которой заражен человеческий разум, стремящийся сохранить как политический, так и онтологический status quo. Алексеева предлагает перейти от субъектности, объективации и десубъективации к бессубъектности, которая позволит распределить центрированную власть и стать ближе к «объективному» знанию. Опираясь на Бострома, Татьяна Сергеева рассматривает уже конкретные сценарии: как, посредством чего и для чего может использоваться искусственный интеллект – будет ли это стагнацией, симуляцией, трансформацией или простым политическим усилением разрывов, к примеру, пропасти, разделяющей богатых и бедных – все же зависит от нас.
Далее Василий Кузнецов проблематизирует виртуальное: от римской доблести virtus к мнимой самоочевидности мира, порождающей в своей нехватке цифровой дубликат.

Виртуальное оборачивается тем, что обходит дуальные композиции, требующие отдать возможное будущему, а не настоящему; ограниченному виртуальному, а не реальному и наоборот. Обосновываясь повсюду, виртуальное предлагает себя как все: это значит, что брешь к другому миру можно, приглядевшись, найти везде. Но если там будет oudén – из бреши все же покажется пустое? Максим Кондауров показывает, как в разрывах – в бытии-между – происходит противоборство субстанции с самой собой: так, неизбежно обретая себя в зазоре времени посредством метаксиса, самого этого между, мы всматриваемся в небытие, которое и есть время, иначе – метавремя, иначе – пустота, в которой, если не бояться ее бесплотной пустотности, можно увидеть избыток, – собственно, тот избыток, который и заставляет нас искать ту самую брешь в настоящем.

 Стараясь переопределить рубеж, разделяющий наш мир и новый, мир справедливости, который быть-может появится так же контингентно и безосновно, как мышление, следующее за жизнью и материей и их мирами (покуда они не выводятся друг из друга), – Мейясу ищет условия возможности не только изменений как таковых, но онтологическое событие, которое переменит все. Им окажется имманентный Бог – Бог, который сможет обеспечить воскрешение без вины за собственную жестокость. Но что же делать, если охватывает отчаяние? Владислав Сафронов полагает, – как полагал в свое время и Федоров, – что мы должны начинать с себя, взять все в свои руки: рассматривая отчаяние как (1) кристаллизованное и (2) соположенное с надеждой, он предлагает увидеть окно, выделенный момент, «момент-который-еще-может-не-стать-крайним», где застывает само невозможное, приоткрывая само это окно – окно надежды. Не упустить его, этот революционный миг, – поймать надежду, способную обратить всегда преждевременное восстание в возможное и действительное.

В «наброске материалистической критики политического разума» Франсуа Ларюэль предлагает перейти от фабрики дескрипций власти к подлинному законотворчеству, которое может осуществиться исключительно au-delà, по ту сторону (принципа) власти, что означает: не нужно описывать власть исторически, фокусируясь на ненадлежащем, но необходимо думать о власти в терминах будущего.

В завершение Ксения Васильева заостряет ситуацию: если Сократ был прав, высказав знаменитое: «Философия – это искусство умирать», то следует предельно честно и аналитически рассмотреть аftoktonía, взяв ее за отправную точку, покуда мы философствуем и задаемся вопросом, как избавить себя и мир от страдания и как обойтись с волей, объективирующей мир. Путешествие в ладье Харона закончится, если философия и искусство умирать вновь сомкнутся в тождество, породив новое просвещенное сознание, не отмеченное ложью, и будет способно формировать точные отчеты об аftoktonía внутри всех миров и их онтологических порядков, но никогда не руководствоваться простыми аффектированными решениями, спасающими – в лучшем случае – только тебя самого.

 

Лолита Агамалова,
Максим Ухин